Неточные совпадения
— Милочка! друг
мой! имей терпенье! Мне обещали завтра же нас в центре города устроить.
Номера чистые, и насчет обеда можно будет с хозяйкой условиться, ежели ты не хочешь ходить в «Британию».
С А. Жидом я познакомился в связи с
моей статьей «Правда и ложь коммунизма», напечатанной в первом
номере «Esprit».
В первом
номере была напечатана
моя статья «Правда и ложь коммунизма», которая в значительной степени определила отношение к коммунизму.
Я просил, чтобы ты при случае прислал мне
номера «Морского сборника» (случаи бывают часто). Адресуй их к
моему комиссионеру московскому Алеше. Я этот журнал люблю — с июня не видал его.
Много бы хотелось с тобой болтать, но еще есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь
номера на письмах, пока не будем в одном
номере. Право, тоска, когда не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если есть пропуски в
моей рукописи. Не перечитываю — за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и телом…
Отыскивая «Колокол», я случайно узнал от М. А., что здесь
мой сибирский хороший знакомец Шумахер. Она тотчас послала ему сказать, что я приехал; к чаю он явился с
номером, где то, что мне нужно…
Таким образом, в генваре 1837 года возвратившийся из отпуска наш плац-адъютант Розенберг зашел в
мой 14-й
номер.
Из 7-го
номера пишу тебе два слова, добрый, сердечный друг. Вчера утром сюда приехал и сегодня отправляюсь в дальнейший путь. Эта даль должна, наконец, меня с тобой сблизить. До сих пор благополучно с Ваней путешествуем. Менее двух суток досюда спутник
мой не скучает и на станциях не болтает с бабами. Они его называют: говорок — и меня преследуют вопросами об нем…
— Я с этим, собственно, и пришел к тебе. Вчера ночью слышу стук в
мою дверь. Я вышел и увидал одну молоденькую девушку, которая прежде жила в
номерах; она вся дрожала, рыдала, просила, чтоб ей дали убежище; я сходил и схлопотал ей у хозяйки
номер, куда перевел ее, и там она рассказала мне свою печальную историю.
— Погодите, постойте! — перебил его Павел. — Будем говорить еще откровеннее. С этою госпожою,
моею землячкою, которая приехала сюда в
номера… вы, конечно, догадываетесь, в каких я отношениях; я ее безумно люблю, а между тем она, зная меня и бывши в совершенном возрасте, любила другого.
Случившееся вскоре затем довольно трагическое происшествие в
номерах — снова подало повод к размолвке между
моими любовниками.
Возвратившись из театра в свой неприглядный
номер, герой
мой предался самым грустным мыслям; между ним и Мари было условлено, что он первоначально спросит ее письмом, когда ему можно будет приехать в Петербург, и она ему ответит, и что еще ответит… так что в этой переписке, по крайней мере, с месяц пройдет; но чем же занять себя в это время?
— Нет, недавно, — отвечал я, невольно в него всматриваясь. —
Моя квартира сорок четвертый
номер.
Он с приятной улыбкой узнаёт, что повесть кончена и что следующий
номер книжки, таким образом, обеспечен в главном отделе, и удивляется, как это я мог хоть что-нибудь кончить,и при этом премило острит. Затем идет к своему железному сундуку, чтоб выдать мне обещанные пятьдесят рублей, а мне между тем протягивает другой, враждебный, толстый журнал и указывает на несколько строк в отделе критики, где говорится два слова и о последней
моей повести.
Мой родитель был кучер Северьян, и хотя приходился он не из самых первых кучеров, потому что у нас их было большое множество, но, однако, он шестериком правил, и в царский проезд один раз в седьмом
номере был, и старинною синею ассигнациею жалован.
Проводить время с Амальхенами было вовсе для
моего героя не обычным делом в жизни: на другой день он пробирался с Гороховой улицы в свой
номер каким-то опозоренным и расстроенным… Возвратившись домой, он тотчас же разделся и бросился на постель.
— Позвольте, я сам управлюсь, — отвечал Николай, видимо, удивленный и, кажется, недовольный
моим усердием, — надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня по
номерам.
— Ну, теперь идите в роту и, кстати, возьмите с собою ваш журнальчик. Нельзя сказать, чтобы очень уж плохо было написано. Мне
моя тетушка первая указала на этот
номер «Досугов», который случайно купила. Псевдоним ваш оказался чрезвычайно прозрачным, а кроме того, третьего дня вечером я проходил по роте и отлично слышал галдеж о вашем литературном успехе. А теперь, юнкер, — он скомандовал, как на учении: — На место. Бегом ма-а-арш.
Слово «казенная» было вычеркнуто, и
номер задержан. Цензурный комитет помещался тогда на углу Сивцева Вражка и Б. Власьевского переулка. Я вошел и попросил доложить о себе председателю цензурного комитета В.В. Назаревскому, которым и был приглашен в кабинет. Я рассказал о
моем противоцензурном поступке, за который в те блаженные времена могло редактору серьезно достаться, так как «преступление» — выпуск
номера без разрешения цензуры — было налицо.
Вернувшись в свой
номер, я сравнил записанную мной речь Витте с полученной от секретаря и нашел, что
моя телеграмма несколько иная. Амфитеатрова в этот день я не видал и только на другой день рассказал ему об этом.
Никогда не забыть мне беседы в редакции «Русских ведомостей», в кабинете В.М. Соболевского, за чаем, где Н.К. Михайловский и А.И. Чупров говорили, что в России еще не народился пролетариат, а в ответ на это Успенский привел в пример
моих только что напечатанных «Обреченных», попросил принести
номер газеты и заставил меня прочитать вслух.
Она была напечатана в «России» 30 июня за
моей подписью, потому что в Петербурге имелись слухи о
моем аресте. В том же
номере газеты была напечатана телеграмма другого сербского корреспондента, сообщавшая о
моем аресте.
В
моем архиве сохранилась такая субботняя зарисовка, сделанная с натуры и впоследствии напечатанная в юбилейном
номере «Будильника» под названием «Редакционный день „Будильника“.
Из ресторана я пришел в
номер, купив по пути пачку бумаги. Я решил прожить два дня здесь, на свободе привести в порядок
мои три сплошь исписанные записные книжки, чтобы привезти в Москву готовые статьи, и засел за работу.
Около полуночи ко мне в
номер вошли два
моих друга в полной военной форме.
В 8 часов вечера, в субботу, я роздал
номер газетчикам и послал к цензору за гранками. Каково же было
мое удивление, когда посланный вернулся и уведомил, что
номер выпускать нельзя, так как цензором сделаны вымарки.
Номер я уже роздал весь и уехал на поезде, а вернувшись в понедельник, отправился в цензурный комитет, куда были доставлены и цензорские гранки. Оказалось, что вычеркнуто было только одно слово: «казенная».
В «Русских ведомостях» изредка появлялись
мои рассказы. Между прочим, «
Номер седьмой», рассказ об узнике в крепости на острове среди озер. Под заглавием я написал: «Посвящаю Г.А. Лопатину», что, конечно, прочли в редакции, но вычеркнули. Я посвятил его в память наших юных встреч Герману Лопатину, который тогда сидел в Шлиссельбурге, и даже
моего узника звали в рассказе Германом. Там была напечатана даже песня «Слушай, Герман, друг прекрасный…»
На дачу я готовился переезжать в очень дурном настроении. Мне все казалось, что этого не следовало делать. К чему тревожить и себя и других, когда все уже решено. Мне казалось, что еду не я, а только тень того, что составляло
мое я. Будет обидно видеть столько здоровых, цветущих людей, которые ехали на дачу не умирать, а жить. У них счастливые
номера, а
мой вышел в погашение.
Наступило утро, холодное, туманное петербургское утро, пропитанное сыростью и болотными миазмами. Конечно, все дело было в том
номере «Нашей газеты», в котором должен был появиться
мой отчет. Наконец, звонок, Федосья несет этот роковой
номер… У меня кружилась голова, когда я развертывал еще не успевшую хорошенько просохнуть газету. Вот политика, телеграммы, хроника, разные известия.
Относительно
моей невинности Аграфена Петровна любила иногда прогуляться, и я чувствовал, что начинаю превращаться в младенца
номер второй.
Для наблюдения! Ах ты, мерзавец! Слушайте, вы! Я ему деньги платила. У него и сейчас в Кармане
моя десятичервонная бумажка, и я знаю
номер! Аллилуя засунул в рот червонец.
И он мне подал завтрашний
номер «Будильника», от 30 августа 1881 г., еще пахнущий свежей краской. А в нем
мои стихи и подписаны «Вл. Г-ий».
—
Мой друг, — суховато и внушительно говорила ему Татьяна Власьевна, — тесьмы шерстяной узкой надо бы прикупить. Гипюр тоже на исходе… Мало и ниток чёрных
номер пятидесятый… Пуговицы перламутровые предлагает одна фирма, — комиссионер у меня был… Я послала сюда. Приходил он?
Он был холост. Жил одиноко, в небольшом
номере в доме Мосолова на Лубянке, поближе к Малому театру, который был для него все с его студенческих времен. Он не играл в карты, не кутил, и одна неизменная любовь его была к драматическому искусству и к перлу его — Малому театру. С юности до самой смерти он был верен Малому театру. Неизменное доказательство последнего — его автограф, который случайно уцелел в
моих бумагах и лежит предо мною.
На счастье, был у меня в кармане
номер журнала «Огонек» с
моим портретом и биографией, написанной Ю. Соболевым к
моему юбилею.
На другой день, в воскресенье, я пошел на Хитровку под вечер. Отыскал дом Степанова, нашел квартиру
номер шесть, только что отворил туда дверь, как на меня пахнуло каким-то отвратительным, смешанным с копотью и табачным дымом, гнилым воздухом. Вследствие тусклого освещения я сразу ничего не мог paзобрать: шум, спор, ругань, хохот и пение — все это смешалось в один общий гул и настолько меня поразило, что я не мог понять, каким образом
мой приятель суфлер попал в такую ужасную трущобу.
И когда я долго смотрю на длинный полосатый ковер, который тянется через весь коридор, мне приходит на мысль, что в жизни этой женщины я играю странную, вероятно, фальшивую роль и что уже не в
моих силах изменить эту роль; я бегу к себе в
номер, падаю на постель и думаю, думаю и не могу ничего придумать, и для меня ясно только, что мне хочется жить и что чем некрасивее, суше и черствее становится ее лицо, тем она ближе ко мне и тем сильнее и больней я чувствую наше родство.
Дело происходило уже осенью в Ницце. Однажды утром, когда я зашел к ней в
номер, она сидела в кресле, положив ногу на ногу, сгорбившись, осунувшись, закрыв лицо руками, и плакала горько, навзрыд, и ее длинные, непричесанные волосы падали ей на колени. Впечатление чудного, удивительного моря, которое я только что видел, про которое хотел рассказать, вдруг оставило меня, и сердце
мое сжалось от боли.
— Иван, это
мой двоюродный брат, он будет жить здесь, приготовь соседний
номер…
Итак, вот
мои воспитатели, которыми я на старости лет задумал хвалиться. Иду по
номерам.
Чтобы сделать эту повесть возможно полною, я, при нынешнем ее издании, воспользовался Вашими указаниями на прежние промахи и ошибки в
моем рассказе и дополнил кое-что с Ваших слов и со слов П. Д. Боборыкина, а равно присовокупил некоторые подробности о кончине Бенни, напечатанные в трех
номерах периодического издания г-жою Якоби.
Часа через два мне указано было
мое место по возрасту в старшей палате,
номер первый, а по ученью я был назначен в третий класс этажом ниже, занимавший во время уроков помещение второй палаты.
Наутро я позвал кельнера и объявил, чтобы счет мне писали особенно.
Номер мой был не так еще дорог, чтоб очень пугаться и совсем выехать из отеля. У меня было шестнадцать фридрихсдоров, а там… там, может быть, богатство! Странное дело, я еще не выиграл, но поступаю, чувствую и мыслю, как богач, и не могу представлять себя иначе.
Не зная лично меня и не зная, кто написал эту статейку, он сказал один раз в
моем присутствии: «Никто еще, никогда не говаривал обо мне, то есть о
моем даровании, так верно, как говорит, в последнем
номере „Московского вестника“, какой-то неизвестный барин».
— Et bien, monsieur Arbousoff? [Ну как, господин Арбузов? (фр.)] — сказала Генриетта, ласково улыбаясь и протягивая из-под бурнуса обнаженную, тонкую, но сильную и красивую руку. — Как вам нравятся наши новые костюмы? Это идея
моего Антонио. Вы придете на манеж смотреть наш
номер? Пожалуйста, приходите. У вас хороший глаз, и вы мне приносите удачу.
Лакей. Я же докладываю, господин поручик: во вчерашний
номер они
мыло завернули.
— Так как тоже тем временем проживали мы с господином
моим в
номерах их, оне занимались этим, — отвечал он с запинкой.
— Проклятое
мое дело, и судьба
моя проклятая… — ворчит сердито хозяйка. — Как я за покойным мужем жила, я никакого горя себе не видела. А теперь, что ни швейцар — так пьяница, а горничные все воровки. Цыц, вы, проклятики!.. Вот и эта Проська, двух дней не прожила, а уж из
номера двенадцатого у девушки чулки стащила. А то еще бывают некоторые другие, которые только по трактирам ходят за чужие деньги, а дела никакого не делают…
Маргаритов. Было. Вот какой был случай со мной. Когда еще имя
мое гремело по Москве, дел, документов чужих у меня было, хоть пруд пруди. Все это в порядке, по шкапам, по коробкам, под
номерами; только, по глупости по своей, доверие я прежде к людям имел; бывало, пошлешь писарька: достань, мол, в такой-то коробке дело; ну, он и несет. И выкрал у меня писарек один документ, да и продал его должнику.
Но пока мы этот разговор ведем, вдруг у нас в сеничках что-то застучало, зашумело, загремело, и входит
мой из первого
номера благодетель.